Эмоциональное выгорание мамы: когда нет сил встать с кровати

Проснулась с ощущением, будто внутри кто-то вывернул все наизнанку, а потом просто ушел, оставив после себя пустоту и тонкую, назойливую вибрацию. Состояние — плакать. Хочется до истерики, до хрипоты, до той самой катарсической легкости, что приходит после слез.

Но страшно вот что: слез нет. От слова совсем.

Глаза сухие, будто песком засыпаны, а в горле стоит ком, невыплаканный и твердый. Внутри все трясется. Мелкая-мелкая дрожь, будто от холода, но холод этот исходит из самого нутра. Непонятное состояние. Я его боюсь. Оно чуждое.

Может, это расплата за вчерашнее признание? За те слова, что вырвались наружу после долгого заточения в глубине души. Или это просто накопившаяся усталость, сметающая все на своем пути, как тихая лавина? А, может, стресс — этот верный, невидимый спутник материнства — решил проявить себя в такой причудливой, изощренной форме.

Старший уже третий день как подменили. Вчера — апогей. Все карандаши, с таким тщанием собранные в красивую жестяную коробку, переломлены пополам. Не просто сломаны, а именно с хрустом, с надрывом. Потом — марш-бросок по квартире, следы которого я находила в самых неожиданных местах. Двери хлопали с такой силой, что вздрагивали стены. Топот ног, носящий туда-сюда, как ураган по коридору. В детской — ковер из крошек от печенья, будто кто-то устроил снегопад из сладкой пыли. А потом — мусор. Весь пакет, опрокинутый, изученный, разметанный по полу с видом первооткрывателя.

А сегодня утро началось с того же. Уже слышен этот топот. Этот грохот. Этот неумолкающий мотор.

А я... а я лежу. Просто лежу. Трупом. Не могу встать. Не хочу. Силы нет даже на то, чтобы просто поднять руку. Мысль о том, чтобы встать и пойти на этот шум, кажется неподъемной, как бетонная плита.

Я всегда в соцсетях, в разговорах с подругами — только о хорошем. Улыбки, развивающие игры, совместное чтение, милые рисунки. Я этим хвастаюсь. Это моя броня. Но у медали всегда есть обратная сторона. Теневая, серая, непарадная. И о ней почему-то говорить страшнее всего. Но молчать — еще страшнее. Потому что именно в этой тишине и рождается вот это утреннее онемение, эта внутренняя дрожь и это пугающее, абсолютное отсутствие слез.