МАЛЬЧИКИ ПЛАЧУТ

Мальчики плачут. Дяденьки плачут. И ничего тут нет, кроме дурацкой фрустрации, в которую мы вгоняем мальчика. Подумайте сами: я плачу, мне 10 или 12 лет, и тут появляется человек, который говорит: «Мальчики не плачут». Что со мной? Я не мальчик в этот момент? Я девочка? Птичка? Кто я? Сама постановка вопроса, в общем-то, не вполне адекватная. Понимаете? Вот вы задаете мне вопрос, а я отвечу: «Женщины не задают такой вопрос!»

Во-первых, я демонстрирую в этот момент собственную ограниченность – как будто я знаю, как поступают мужчины, женщины, мальчики, девочки, лошадки, овечки и так далее. Это не так. Во-вторых, я вообще-то вас оскорбляю в этот момент, правда? Я отнимаю у вас что-то.

Я мальчик, плачу я или нет.

А в-третьих, чем, строго говоря, плач отличается от смеха? Пугает больше, правда? Плач ассоциируется у нас с тяжелыми ситуациями. Но это такое же выражение эмоций.

С возрастом это проходит, формируются другие модели выражения эмоций. Почему они возникают? Ну, потому что рядом со мной находятся другие люди, которые реагируют другим способом. Я так же, как всему остальному, учусь − я и этому учусь. Учусь владеть собственной чувственной партитурой, и поэтому у меня появляются свои инструменты выражения эмоций помимо плача, я знаю, что с ними делать. Вот и все, собственно.

Бывают ситуации, когда папа не может выносить слез сыновей. У кого проблема? Очевидно, у папы. Надо что-то с собой делать. Не обязательно бежать к клиническому психотерапевту, но хорошо бы осознать, что происходит. Сейчас папа перекладывает это на сыновей. В данный момент первый шаг − осознание.

Знаете, бывают такие дяденьки, которые не выносят женских слез? Большинство из вас с такими встречались. С их точки зрения, происходит некий внутренний коллапс − «у меня как у мужика». Появляются внутренние воспоминания: девочки плачут, мама плачет, я боюсь манипуляций. В общем, раздрай и кошмар.

Очевидно, что это проблема не женщины, которая плачет. Это проблема конструктивная, и она моя как мужчины. Если мужчина не выносит женских и детских слез, значит, это откуда-то возникло. Вероятно, из какой-то привычки, из детства. Например, я плакал, и меня раз за разом за это наказывали тем или иным способом – физически или нет, неважно. И у меня выработалось вот это внутреннее стойкое сопротивление даже намеку на слезы. Потому что этот намек мною прочитывается как наказание, я боюсь этого и бегу от этого.

И поэтому я переношу это на жену, на детей, на кого угодно. Не могу этого слышать. Делаю шаг, чтобы понять, что со мной в этот момент происходит. Потому что когда плачет мой сын, трех-четырех или пяти-семи лет, очевидно, что в этот момент надо ему помочь каким-то образом, предложить помощь − и это все. Еще раз – желание заткнуть его, сделать так, чтобы этого не случилось, – идет откуда-то издалека. И неважно, откуда именно, важно понять, что со мной как с папой в этот момент происходит.

Дима Зицер
По мотивам лекции "Папа может"