⚡️В Сочи приедет врач-репродуктолог из Питера, успейте записаться

12 апреля врач Международного центра репродуктивной медицины Кряжева Елена Андреевна принимает пациентов в Сочи.

Приходите, если:

— Больше полугода пытаетесь забеременеть, но не получается.

— Пережили неудачные попытки ЭКО.

— Было невынашивание беременности.

— Хотите сделать ЭКО по ОМС в Санкт-Петербурге.

Возьмите результаты обследований, которые есть на руках.

Адрес: ул. Пионерская, 14 (ост. Театральная)
Женский медицинский центр «Здоровье Сочи»

Запись по телефону:
+7 (918) 201-82-73

ОТЕЦ

Мои родители развелись, когда мне было шесть лет. Мне было трудно понять отчего, когда я захожу в комнату, они внезапно прекращают разговор — мама начинает смотреть в окно, а папа поджимает губы, как человек, который отчаялся объяснить словами какую-то очень простую вещь. Мы даже гуляли не так, как раньше, втроем, взявшись за руки.

Теперь я принадлежал кому-то одному — либо я шел впереди с мамой, а отец молча курил, следуя в десятке шагов за нами, либо, если он при выходе на улицу успевал к моей руке первым, мама шла немного в стороне, вороша узким носком сапога кучки приготовленных дворниками к сожжению желтых листьев. Был октябрь.

Затем в один из дней папа ушел. Просто так. Забиравшая меня из садика мама выглядела немного взбудораженной — застегивая на мне курточку, она, не давая мне сказать ни слова, торопливо поведала новости — папа уехал, мы больше не будем жить все вместе, но ты не расстраивайся, теперь уже все будет лучше.

Торопясь к автобусу (мама тянула меня за руку так, что мне казалось, что моя левая рука становится длиннее), мама продолжала меня успокаивать и уверять в том, что скоро наша жизнь волшебным образом изменится. Странно, ведь я не сказал ей ни слова. Даже не заплакал. В голове у меня пульсировал семафором один вопрос — как без папы может быть — лучше?

Квартира опустела. Исчез папин радиоприемник «ВЭФ», на обувной полке освободилось место, которое раньше занимали папины сапоги и офицерские ботинки, поредели книжные полки.

Наши вечера изменились. Теперь едва ли не каждый вечер к маме приходили подруги. Я играл с пластмассовыми гэдээровскими ковбоями и индейцами, читал «Маленького оборвыша», смотрел по телевизору французское кино «Остров капитана Немо» (его показывали двадцатиминутными отрывками в конце «Очевидного-невероятного»), а мама сидела на кухне с тетей Зиной. Или тетей Катей. Или тетей Людой.

Они пили болгарское вино «Медвежья кровь», варили индийский кофе из банок с красивой индийской богиней, оставляли на кухне полные окурков от «Стюардессы» пепельницы и тарелки с свернувшимся пергаментом голландским сыром и потекшей жиром «сухой» колбасой. Иногда включали музыку — маме нравился Юрий Антонов, а тетя Люда приносила записи «Чингисхана» и «Аббы». Засыпая в своей комнате, я иногда слышал, как мама плачет.

Папа стал приходить к нам в ноябре. Каждую субботу в три. Ожидая меня, он неловко топтался в прихожей, стряхивая на палас снег с фуражки. Он не говорил с мамой — только здоровался и оговаривал время, когда приведет меня обратно. Папа переминался с ноги на ногу, смотрел почти все время в пол и явно не знал, куда деть свои руки — он поправлял портупею, мял в руках перчатки, застегивал и расстегивал верхние пуговицы на шинели, медные, со звездой.

Я видел, что он чувствует себя не в своей тарелке. Впрочем, как и мама. Мне казалось, что если я возьму папу за руку и подведу его к маме, и возьму маму другой рукой, и попрошу их помириться, всё станет как раньше. Папа усмехнется краем губ, мама заливисто засмеется и мы по первому снегу побежим вприпрыжку к остановке семнадцатого автобуса, чтобы успеть к одиннадцатичасовому сеансу в кинотеатр «Юность», на «Месть и закон». Но я так и не решился этого сделать.

Мы с папой гуляли молча. Он всегда выдумывал какой-нибудь план действий — привычка военного. Мы ходили в кино и в кафе-мороженое, покупали билеты на гонки по вертикали в заезжем чехословацком цирке и смотрели сказку «Волк в библиотеке» в местном ТЮЗе.

Часто, в кинозале или зоопарке, я хохоча поворачивался к нему — папа, смотри! — и видел, что он не обращает внимания на то, что происходит на экране или в клетке медведей. Он просто смотрел на меня и грустно улыбался в ответ на мой мальчишеский восторг.

Папа держал меня за руку крепко, но нежно. Подстраивался под мой шаг, сменяя чеканную походку офицера на неторопливую поступь обычного отца, штатского, который просто вышел погулять со своим шестилетним сыном. Мама всегда тащила меня за собой, энергичная, целеустремленная, быстрая.

Когда мы уже подходили к дому, отец останавливался, немного приседал, чтобы оказаться со мной лицом к лицу, и, поправляя обвернутый вокруг моей шеи клетчатый шарфик, негромко говорил:

— Сын, — он почти никогда не называл меня по имени. Только «сын». Или, иногда — «сынок», — Береги маму. Слушайся её. Она хорошая. Тебе очень повезло с мамой.

Или:

— Сын, больше читай. Скоро тебе в школу, я не хочу, чтобы меня вызывали на собрания. Вот я тут тебе приготовил книжку, — улыбаясь, папа протягивал мне томик с нарисованными на обложке мальчишками. «Приключения Тома Сойера», читал я, «Детгиз», 1978 год. — Всегда ищи ответ в книгах, сынок. Книги научат тебя, как стать честным и сильным, как стать настоящим человеком. Сомневайся в том, что тебе говорят учителя, друзья во дворе, соседи — не сомневайся только в книгах.

Потрепав меня по голове, «ну, беги», папа разворачивался и быстро шел в сторону остановки, а снег падал на его серую шинель, припорашивая погоны с майорской звездочкой. Мне хотелось побежать к нему, обхватить его за ноги, и прижаться к нему, и вдохнуть такой знакомый и родной его запах, запах формы и гуталина, папирос и кожи, и закричать в его шинель — «Папа, не уходи! Мне плохо без тебя, папа! Я хочу, чтобы все было как раньше!».

И зареветь, пачкая слезами и соплями серую безупречность офицерской шинели, и облегчить свою боль, ощущая на плечах сильные отцовские руки. Но я просто стоял и смотрел, как он уходит, и снежинки таяли в бегущих по моим щекам слезах. Все было обидно и неправильно.

В первую неделю декабря мы с папой пошли в кино. Это был очень веселый фильм — «Фантоцци против всех». Я громко смеялся, а когда Фантоцци сел на велосипед без сиденья, смех задушил меня — я держался за живот, из моих глаз текли слезы, и я пропустил следующие три минуты фильма — так мне было смешно.

Когда мы вышли на улицу, я все повторял: «Пап, пап, а как он говорит — Я буду есть, а вы будете смотреть! Я буду есть, а вы будете смотреть! Умора, правда?» Папа слегка улыбался и выглядел грустнее, чем обычно. Он был в штатском — мне непривычно было видеть его в черном пальто и шляпе вместо обычных шинели и светло-серой шапки с кокардой.

Когда мы шли по парку — на Украине темнеет рано, в шесть часов вечера уже ночь — я вдруг услышал «Э, мужик, стоять, сигарет не будет у тебя?».

Поворачиваясь на ходу, я увидел, как в свете фонарей, через медленно падающие снежинки, к нам сзади подбегают двое, нет, трое мужиков.

Они были моложе папы — лет по двадцать-тридцать наверное, с длинными волосами и в клешеных джинсах. «Сынок, не оборачивайся, идем быстрее, шпана, не обращай внимания» — тихо произнес папа и ускорил шаг. «Э, ты че, я не понял, я кому сказал стоять» — раздалось уже за самой моей спиной.

Папа остановился, повернулся назад, и тихим голосом — я никогда не слышал, чтобы папа разговаривал так тихо — ответил:

— Ребята, у меня только папиросы, я могу вам дать одну.

Парень, который подходил к нам, ухмыльнулся, засунул руки в карманы джинсов, прохрипел носом и сплюнул папе под ноги желто-зеленую соплю. Она упала в десяти сантиметрах от папиных ботинок и сразу стала покрываться тающими снежинками.

— Я те русским языком сказал — стой, хуль ты сразу не остановился, — парня покачивало, и пахло от него, как от сантехника дяди Коли с четвертого.

— Не ругаться при ребенке! — от того, что папа резко повысил голос, двое парней, подбежавшие к первому, даже немного отодвинулись.

— А ты чё, борзый, что ли? И чё ты мне сделаешь? Табаком из папиросы в глаз попадешь, как с плювалки? — парни загоготали.

— Ты, б…, интеллигент x…, быро дал сюда кошелек. Или ты так не понимаешь? — парень засунул руку в задний карман брюк. И оставил её там. — б…, давай по-хорошему, а то тебя щас попишем и выб… твоего.

Второй парень быстро подошел ко мне с боку и схватил за шиворот. Папа перехватил его руку и тогда тот, с рукой в кармане, вытащил нож и сунул его папе в лицо.

— Стоять сука, кому сказал.

— Хорошо. — папа приподнял руки. — Сына отпустите. — И полез рукой во внутренний карман. Папа посмотрел на меня искоса и сделал едва заметный жест глазами — беги, мы так все время делали, когда бегали наперегонки в парке. Но я не мог. Я весь дрожал, мне казалось, что кто-то очень большой и злой взял меня за сердце узловатыми корявыми руками и держит на месте, не давая ступить и шагу.

Доставая кошелек, папа уронил его на снег. «Ты чё, поднял, сука!» — закричал тот, который с ножом, и папа наклонился, и выпрямляясь, схватил его за руку с ножом, а второй рукой резко ударил куда-то под голову, в шею, и парень квакнул, поперхнувшись, его голова дернулась, ноги повело, и он стал падать назад.

Папа повернулся к тому, который держал меня и замахнулся кулаком. Я почувствовал, как державшие меня руки ослабли, и заорал — «Папа! Сзади!», но было поздно, потому что третий из напавших на нас схватил папу руками за шею и стал душить его сзади, заваливая на себя.

Папа обхватил его за руки, резко присел, и перебросил через бедро на землю.

Я понял, что сейчас все будет очень плохо. Папа не мог разделаться с повисшим на нем парне, а второй в это время достал что-то из кармана куртки, щелкнул кнопкой, и с ножом в руке дернулся к папе.

Я прыгнул на него сзади, и обхватил его за ногу, и вцепился зубами в твердый синий коттон джинсов. Мне уже не было страшно — не трогайте моего папу, не трогайте моего папу.

Когда он двинул меня по голове рукой с зажатым ножом, я ощутил удар, меня как будто хлестнули по лбу электрической плетью, и что-то теплое побежало у меня по лицу.

Посмотрев вниз, я увидел, как густые капли крови падают на снег прямо из меня. Мне даже не было больно, только как-то… странно. Как будто мне все снится. Лежа на снегу — кровь текла из моего лба в белое, и впитывалась, текла и впитывалась, я видел, как папа выбивает ударом ноги нож из руки нападавшего, как он обхватывает его руками за шею и резко, с хрустом, поворачивает её по часовой; как он поднимает нож и бьет им в живот второго; как он подходит к третьему и, пока тот не успел заорать, взмахивает рукой с зажатым ножом у того перед лицом, и как сразу за папиной рукой брызгает красная струйка, как летом из поливального шланга, когда он рвется, и дядя Коля-сантехник обматывает место разрыва синей изолентой.

Как папа подходит к отползающему с красным следом по снегу верзиле и берет его за волосы, и оттягивает на себя голову, и коротко проводит рукой под горлом, так, как он это делал, когда мы ездили в Ивановку за грибами.

Как папа оттирает нож снегом, затем снятым с одного из парней шарфом, как он отбрасывает далеко, в снег, нож, и идет ко мне, и поднимает меня на руки, и говорит, что все будет хорошо, и просто царапина, и доктор обработает йодом и зашьет, и будет совсем не больно — ну, только чуть пощиплет.

В больнице папа сказал, что я напоролся лбом на натянутую в лесу проволоку. Врач предложил папе сделать мне наркоз — восемь швов, все-таки. Папа сказал, что его сын выдержит. И я выдержал. Только потом, когда папа на руках нес меня к дому, я заплакал, уткнувшись носом в его плечо. Я плакал, и не мог остановиться, а папа похлопывал меня по спине, и говорил, что ничего, сынок, все будет хорошо, все будет хорошо…

Когда мы подошли к дому, он поставил меня на ноги, и слегка присел, чтобы оказаться со мной лицом к лицу:

— Сын. Это была шпана. Быдло. Мусор. Не люди. Хуже — когда промолчать. Хуже — спрятать глаза и пройти. Хуже — не заметить и уверять себя через три минуты, что не надо связываться, правильно, что отдал. Всегда наказывай наглость. Всегда карай быдло. Помнишь, по телевизору, дядя Миша Ножкин пел — «Добро должно быть с кулаками». Иногда с ножом, сына… Иногда с ножом.

Я смотрел на него, и в горле у меня ходил комок от гордости, от того, что мой папа — настоящий герой, как Зорро, как Виру и Виджай, как Штирлиц. И папа — зачем же ты говоришь мне все это, ведь я тебя люблю, ведь ты поступил как герой, ведь вот так — и надо делать, ведь этому и учат все на свете книжки…

Я больше не видел папу. Через два дня он уехал в Монголию, в Чойбалсан. Его перевели давно, он не решался мне сказать об этом. Через два месяца папа умер от пневмонии — он простудился, когда грузовик с солдатами ушел под лед, а он помогал им выбираться — одному, второму, третьему, всем. Мы не приехали на похороны — мама занималась переездом в Свердловск, где я прожил следующие девятнадцать лет.

Портрет отца висит на стене рядом с моей кроватью. Улыбаясь, он смотрит на меня лейтенантом из далекого 1969-го. Я прячу взгляд. Мне случалось в жизни — промолчать, пройти. Я не связываюсь. Я бескулачное добро.

Когда папа умер, ему было тридцать три, как мне сейчас. Но мне кажется, я уже никогда не стану таким взрослым, таким настоящим, как был он.

Часто я просыпаюсь ночью, мокрый от слез и пота, и выныриваю из сна, где я закричал-таки — «Папа, не уходи!», и догнал его, и он поднял меня на руки, и засмеялся, и глаза сощурились добрыми морщинками:

— Ну что ты, сынок… Конечно, не уйду…

( С) ReDisco

20 подсказок родителям от педагога и психолога Юлии Гиппенрейтер

1. Нeпослушание — eдинственное, что рeбенок мoжет противопоставить неправильному обращению с ним.

2. «Проблемные», «трудные», «непослушные» и «невозможные» дети, так же, как и дети «с комплексами», «забитые» или «несчастные» — всегда результат неправильно сложившихся отношений в семье.

3. Безусловно принимать ребенка — значит любить его не за то, что он красивый, умный, способный, отличник, помощник и так далее, а просто так, просто за то, что он есть!

4. …чем больше ребенка ругают, тем хуже он становится. Почему же так происходит? А потому, что воспитание ребенка — это вовсе не дрессура. Родители существуют не для того, чтобы вырабатывать у детей условные рефлексы.

5. Чем чаще родители раздражаются на ребенка, одергивают, критикуют его, тем быстрее он приходит к обобщению: «Меня не любят».

6. ....дисциплина не до, а после установления добрых отношений, и только на базе их.

7. Не вмешивайтесь в дело, которым занят ребенок, если он не просит помощи. Своим невмешательством вы будете сообщать ему:
«С тобой все в порядке! Ты, конечно, справишься!»… Другое дело, если он натолкнулся на серьезную трудность, которую не может преодолеть. Тогда позиция невмешательства не годится, она может принести только вред.

8. Если ребенку трудно и он готов принять вашу помощь, обязательно помогите ему. При этом возьмите на себя только то, что он не может выполнить сам, остальное предоставьте делать ему самому; по мере освоения ребенком новых действий постепенно передавайте их ему.

9. Личность и способности ребенка развиваются только в той деятельности, которой он занимается по собственному желанию и с интересом.

10. Подростковая мода подобна ветрянке — многие ребята ее подхватывают и переносят в более или менее серьезной форме, а через пару лет сами же улыбаются, оглядываясь назад. Но не дай Бог родителям в это время войти в затяжной конфликт со своим сыном или дочерью.

11. Позволяйте вашему ребенку встречаться с отрицательными последствиями своих действий (или своего бездействия). Только тогда он будет взрослеть и становиться «сознательным».

12. Посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу! Можно выражать свое недовольство отдельными действиями ребенка, но не ребенком в целом.

13. Можно осуждать действия ребенка, но, не его чувства. Недовольство действиями ребенка не должно быть систематическим, иначе оно перерастет в непринятие его.

14. Нежелательное поведение ребенка есть нормальная реакция на ненормальные условия жизни.

15. Строгая мама эмоционально отгорожена от ребенка, по крайней мере, он так чувствует.

16. Дайте ребенку быть самим собой. Не подталкивайте его все время. Не учите его. Не читайте ему нотаций. Не пытайтесь его превозносить. Не заставляйте его делать что бы то ни было!

17. Разве не менее известно, что наблюдение за ходом собственной деятельности мешает этой деятельности, а то и вовсе ее разрушает? Следя за почерком, мы можем потерять мысль; стараясь читать с выражением — перестать понимать текст.

18. Самопознание и самовоспитание — это первый долг родителей и учителей, если они претендуют на воспитание ребенка. Без этой личностной работы они, вместо того, чтобы вводить ребенка в культуру, нагружают его собственными проблемами.

19. Во всех случаях, когда ребенок расстроен, обижен, потерпел неудачу, когда ему больно, стыдно, страшно, когда с ним обошлись грубо или несправедливо и даже когда он очень устал, первое, что нужно сделать — это дать ему понять, что вы знаете о его переживании (или состоянии), «слышите» его.

20. Не требуйте от ребенка невозможного или трудновыполнимого. Вместо этого посмотрите, что вы можете изменить в окружающей обстановке.

Случилось эта жуткая история со мной не так давно. Думала поседею...
Весна. Народ переобувается, ну и я надела утром новые туфли. К обеду
ногу натерла, как и положено новой-то обувью. А после обеда на
переговоры ехать. Решила воспользоваться метрополитеном.

Сижу в вагоне метро. Ехать с окраины до центра долго. Достала книжку,
читаю. Ножка болит, распухла. Народу полно, и я решила что никто не
заметит, если я туфель сниму. Так и сделала. Стянула туфельку, ножку
сверху поставила. Испытав огромное облегчение, с удовольствием
углубилась в детективчик. На нужной остановке я нащупала ногой туфель, с трудом в него влезла (оно и понятно, ножка-то распухла), и выбежала из вагона. Какой шок я испытала на платформе - трудно передать словами.

На одной ноге у меня был черный туфель, на другой бежевый, причем обе туфли были левые...
Я стояла и держалась за колонну, чтобы не упасть... У меня начиналась
маленькая истерика... Как в таком виде идти на серьезные переговоры?
Доехать до дома я уже не успевала, денег с собой на новые туфли у меня не нет...
И тут я услышала тихий плач (поскуливание). Думаю, интересно, кому это сейчас хуже чем мне? Обошла колонну. Там оказалась девушка, стоящая на одной ноге и прижимающая мой туфель к груди...

Какую гамму чувств я испытала при этом, передать невозможно... Я молча взяла свой туфель, отдала ей ее, развернулась и пошла. Слов у меня не нашлось... У нее, судя по всему, тоже...

Тата

#интересное
Bозможно, для многих будет неожиданностью, но история о том, как Карл у Клары украл кораллы, лежащая в основе популярной скороговорки, имеет реальное историческое подтверждение.
В начале XIX века некто Жан Батист Бернадот, в будущем король Швеции Карл XIV, совершил безумный поступок. Он отбил у великого Наполеона его невесту Дезире Клари и женился на ней. Двадцатью годами позже шведский шпион по приказу своего экстравагантного короля выкрал из дома Шуманов в Дюссельдорфе великолепное колье из красного коралла, принадлежащее жене композитора, Кларе Шуман, в девичестве Вик.
Король подарил его своей жене к юбилею свадьбы. Подарок был принят с восторгом. Неблаговидный поступок держался под строгим секретом. Однако, друг Шумана, влюблённый в его жену Брамс, знавший о пропаже и о бедах в семье Шумана, возникших после исчезновения кораллов, как-то выступая с концертом перед шведским королём, заметил на груди королевы знаменитые кораллы.
«С красотой вашей супруги могут сравниться лишь кораллы на её груди. Они прекраснее тех, что исчезли у Клары Шуман» - негромко произнёс великий музыкант, обращаясь к королю. Чтобы «замять» случившийся конфуз, король, ничего не объясняя, публично подарил Брамсу один из самых ценных экспонатов своей коллекции инструментов – кларнет, созданный рукой великого Иоганна Кристофа Деннера.
Кларнет вернулся в Нюренберг, город своего возникновения, и вскоре Брамс подарил его любимой Кларе.
Вот так Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Kарла «украла» кларнет.

Однажды подслушала такой диалог
Девушка и парень лет 20 - за 20 где-то. Девушка тарахтит, не переставая:
- Я пойду завтра на маникюр, а мастер так рисует, так рисует... Что бы нарисовать? Как думаешь?
Парень, которому явно пофиг на ее ногти, иронично замечает:
- Пусть Джоконду нарисует. Она может?
- Нет, фу, Джоконда - некрасиво! - щебечет девушка.

Парень задумывается, потом, с подозрением глядя на нее, спрашивает:
- Катя, а кто такая Джоконда? Ты знаешь?
- Конечно, знаю! - обижается девушка. - Это такая большая змея!
- Нет, - вздыхает парень. - Змея это анаконда. А Джоконда это Мона Лиза.
- Мона Лиза - это имя и фамилия? - удивляется прелестное дитя.

Парень как-то грустно замолчал. Так жалко его стало, захотелось подойти, по-матерински прижать к груди, чмокнуть в макушку, под которой есть мозг, и сказать шепотом:
- Беги от нее, сынок. Иначе она родит тебе таких же детей... Это как в фильме: ну о чем с ней трахаться?
© Диана Удовиченко

Убедительная просьба увести от ваших голубых экранов всех яжемамок и оттащить своих этожеребёнков. Яжебатей тоже прихватите.
Пост про детей сейчас будет.
Стою недавно в очереди в небольшом магазинчике. Несколько человек и мальчишка передо мной, лет двенадцати. В магазин заходят две девочки, на вид его ровесницы и журчат что-то весёлое. Подбегают к стойке с шоколадками, берут чипсы, ещё какой-то детской хрени полные руки. Стали за мной, щебечут. И тут они замечают мальчишку передо мной, окликают его, он поворачивается и кивает им. Походу, одноклассники. И понеслось…
— А что ты, Димочка, опять себе чаёк покупаешь? А хочешь, батончик тебе дам, только попроси у меня его. Димочка, а ты чипсы хоть раз в жизни пробовал, или они сильно дорого стоят для тебя? Я кулёк выброшу, ты хоть понюхай, как они пахнут.
И так далее. Дернулась только я и охранник на входе. Я повернулась и стала внимательно разглядывать этих маленьких у Сытые, модно одетые, с накрашенными ресницами и губками, в конченных шапках с несчастными енотами и таких же парках. Маленькие симпатичные дряни. Человеческий силос. Да, я знаю, они не сами этому научились — травить слабых. Они это впитали от нас, взрослых. Да, я знаю, дети жестоки в принципе, а некоторые так вообще за гранью. Да, я понимаю, у них родители, которые не дали им ничего, кроме денег и модных шмоток. Я всё это знаю. Но мой бог, как же это омерзительно! Как же хочется лупануть открытой ладонью по зажравшимся мордочкам этих сытых мразей…
Я смотрела так пристально и не мигая, что эти две будущие **** заткнулись. Я так хотела им втащить, что видела, как у меня раздуваются ноздри.
Разговаривайте со своими детьми, воспитывайте их или не рожайте! Они же потом пройдут катком презрения по вам, слабым и старым, неликвиду. Они пнут бездомную собаку, поглумятся над бомжом, заклюют бедную или некрасивую подружку, высмеют насмерть небогатого мальчика, полюбившего по-настоящему и по недоразумению. Они же, именно они, эти нежные девочки, пойдут сосать за айфоны, если вы им откажетесь их покупать. Они переступят через всех и через вас, родители, не обольщайтесь. Они маленькие, но уже мрази. И я уверена, они не знают, кто такой Джек Лондон, и Киплинг, и Экзюпери.
Это не входит в их систему ценностей, потому что этого нету у вас, родители.
Я шла домой и плакала от бессилья и почти ненависти. И вспомнила, как мой пятилетний сын побил семилетнего соседа за то, что тот раздавил божью коровку. Пашка её поднял с земли и посадил на кустик, а Максим смахнул и раздавил ногой. И Пашка его побил. И я ему сказала: «Вот и правильно.» «Вот и правильно», — говорю я, спустя 22 года. Вот и правильно!
ПыСы. Мальчишка в магазине — просто бог! Он даже не повернулся ни разу на все их злобные высеры. Он простоял с ровной спиной, маленький воин и да, он купил себе чай. И да, видимо эти юные нюдовые твари не первый раз глумились над восхитительным мальчиком Димой.
Мне очень хотелось скупить ему пол магазина детской хрени, но я понимала, этим я его оскорблю. Мне до боли хотелось обнять его твердую спину и умную голову, но я понимала — нельзя. Это только его бой. Он, этот Димка, наверно пока этого не понимает, но он его выиграл. Победил презрением прямой маленькой спины. Победил своим пустым дешёвым чаем. Победил, не удостоив взглядом. Как мужчина. Как ЧЕЛОВЕК...

Люба Орехова

СЕПАРИРОВАТЬСЯ, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ

В основе одной из самых известных книг Джека Лондона «Маленькая хозяйка большого дома» лежит любовный треугольник. Забегая вперед, скажем, что история заканчивается плохо: не сумев выбрать между мужем (чувством долга и многолетней привязанностью) и новым возлюбленным (страстью), главная героиня стреляет в себя и уходит из жизни. А как бы она поступила, если была бы психологически зрелым человеком?

В начале книги и Дик, и его жена Паола кажутся идеальными. Дик, предприниматель, сделал себя сам, умело распорядившись состоянием рано ушедших родителей. Он – разносторонний, приглашает к себе на званые обеды и торговцев, и философов, постоянно расширяет масштабы своей аграрной империи, его день расписан по минутам. Паола, его бездетная жена, богата разнообразными талантами: она скачет на конях, вышивает, поет, танцует и отлично плавает. О том, что с ней что-то не так, говорит только ее бессонница: Паоле редко удается заснуть по ночам. При этом у Дика почти нет времени побыть наедине с женой, они живут в одном доме, но в разных его частях. Их браку 12 лет.

Когда в доме Дика появляется его друг Ивэн, Паола вдруг оживает. Джек Лондон дает понять, что прагматизм и забота хороши, но женщина не может жить без эмоций. «И она снова должна была признать, что Грэхем тем и обаятелен, что он так пылок, так человечен. Это сближало их. Даже в расцвете их романа с Диком в Париже он не вызывал в ней такого пламенного чувства». Паола, прекрасная в своих талантах, но в то же время потерянная, ищущая простого и ясного руководства для жизни, выбирает между надежным мужем и новой любовью. В их союзе муж является воплощением мудрого и достойного патриарха (по сути, психологическим отцом), а его жена – маленькой девочкой (на которую она и внешне похоже, хотя ей за 30).

Проигрыш Дика в этом треугольнике литературно обыгран, когда Паола позвонила ему и сказала, что выбрала его, а после этого застрелилась. То есть, она все-таки выбрала страсть, выбрала Ивэна. Но в данном случае сепарация возможна только со смертельным исходом.

К психологу нередко обращаются и мужчины, и женщины, вынужденные выбирать между привязанностью, чувством долга, благодарностью и благополучием, с одной стороны, и новыми отношениями – с другой. Если при этом человек долго находится в состоянии неопределенности, не понимая своих истинных чувств и не решаясь разорвать отношения ни с одной из сторон – это история про непройденную сепарацию с родительской фигурой.

Психологически зрелый человек не попадет в эту ситуацию априори, поскольку обладает устойчивым ощущением собственного «Я» и пониманием «мое – не мое», готовый к переменам и рискам в поисках «своего» (поскольку он уже отдельный, самостоятельный и может выбирать), а незрелому, по сути, из гнезда лететь еще рано. На этом этапе могут помочь любые формы внутреннего взросления: психотерапия, самостоятельные путешествия, лидерские позиции на работе и в отношениях с близкими, забота о других.

Взрослый человек, не способный к психологической сепарации (изначально от родителя, впоследствии - от партнера), вынужден медленно умирать. Он болеет, телесно и душой, его мучает постоянное чувство неудовлетворенности собой и жизнью, а вместе с тем – вины. Ему страшно, и он завидует тем, кто идет напролом, принимает решения, рискует. Депрессия и тревога становятся спутниками такого человека (у Паолы тревога – это бессонница, а депрессию она хорошо компенсирует разными занятиями и развлечениями). Браки, в которых партнеры психологически не самостоятельны, будут знаменоваться разными невзгодами: бесплодием, алкоголизмом и изменами.

А вы знаете истории про смертельные болезни у тех, кто годами не может выйти из токсичных отношений? Иногда это тоже про сепарацию, в которой выбор делается не умом, а телом.

Ирина Федоськина