* * *Я выжила отчаянно, ознобно,Легко. Светает. Снег сошел на нет.Не слышен плач, не ослепляет свет.Глаза пусты, глаза мои беззлобны.Недостающий воздух — чушь, пустяк,Совпал с полночным, непривычным зноем,А если жизнь моя пойдет не так,Ты мне поможешь. Нас пока что двое.Я выжила… Наверно, не с рукиИ не с души такие вот пробежки.Мы не безумные и мы не чудаки,Нам не к лицу шлагбаумы и стежки..Дождь окропил садовую скамью.Гром грянул — и пора перекреститься.Тебе к утру — в работу и семью,А мне — ходить и говорить учиться.
Ирина Ахременко
Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,
Как нарцисс, к волне склоненный, — блеск и холод сонных вод.
Я люблю тебя, как звезды любят месяц золотой,
Как поэт — свое созданье, вознесенное мечтой.
Я люблю тебя, как пламя — однодневки-мотыльки,
От любви изнемогая, изнывая от тоски.
Я люблю тебя, как любит звонкий ветер камыши,
Я люблю тебя всей волей, всеми струнами души.
Я люблю тебя, как любят неразгаданные сны:
Больше солнца, больше счастья, больше жизни и весны.
Будь, пожалуйста, послабее.
Будь, пожалуйста.
И тогда подарю тебе я чудо запросто.
И тогда я вымахну — вырасту, стану особенным.
Из горящего дома вынесу тебя, сонную.
Я решусь на все неизвестное, на все безрассудное —
в море брошусь, густое, зловещее, и спасу тебя!..
Это будет сердцем велено мне, сердцем велено…
Но ведь ты же сильнее меня,
сильней и уверенней!
Ты сама готова спасти других от уныния тяжкого,
ты сама не боишься
ни свиста пурги, ни огня хрустящего.
Не заблудишься, не утонешь, зла не накопишь
Не заплачешь и не застонешь, если захочешь.
Станешь плавной и станешь ветреной, если захочешь…
Мне с тобою — такой уверенной —
трудно очень.
Хоть нарочно, хоть на мгновенье —
я прошу, робея,- помоги мне в себя поверить,
стань слабее. Роберт Рождественский
Посмотри на меня!
Я теперь стал домашним зверем.
Я лижу тебе руки, калачиком сплю у ног.
Ты выходишь на улицу, не запираешь двери.
Я бы мог убежать, понимаешь?
Но я не смог.
Мои раны почти затянулись, остались шрамы.
Я не вою ночами и прячу свои клыки.
Раньше я вырывался и скалился.
Ты упрямо
Продолжала меня обнимать и кормить с руки.
Я рычал, прогонял тебя, был намерен
Напугать. Потому что хватало и так потерь.
Только ты целовала свирепого злого зверя
И шептала, что я самый ласковый в мире зверь.
Проводила по шерстке, чесала за ухом, пела,
А я тыкался носом в плечо и дремал у ног.
Выходило немного неловко, смешно, несмело.
Я бы смог убежать.
А вот жить без тебя – не смог.
Хорошо, когда скучают, секунды считая до встречи.
Когда горе с тобой разделяют, утешая, целуют плечи.
Когда в радости, когда в ненастье, не дают тебе в бездну пасть.
Когда знают, что главное счастье - человека звать "моя часть".
Хорошо, когда ждут - хоть ты на том конце света.
Даже если сменился маршрут, даже если прогорело лето.
Даже если кончился ром, а за окном то ветра, то снег.
Греет мысль о том, что где-то есть родной человек.
Хорошо, когда верят в тебя больше, чем ты сам.
Когда в буре твоих истерик, тебе шепчут: «Я тебя не отдам. Никогда и никому, ведь отныне, ты - моё».
Когда крепко руки сожмут, понимая, что в них абсолютно всё.
Хорошо, когда тебя знают. Знают, до мелочей.
И каждую боль понимают, и считают её своей.
И что любимый цвет - чёрный, а если чай, то без лимона.
И что в книжке страницы свёрнуты, а на полях - летают драконы.
Если стихи писать, то ночами, если праздники, то только дома.
А говорить друг с другом - часами, увлечённо и невесомо.
Хорошо, когда хохочется, даже если мрачно и зябко.
И ещё - когда заботятся, заставляют надеть шапку.
В чай малину кладут - три ложки, прижимая, чтоб не было страшно.
И когда по утрам кошки нам мурлычат о чём-то важном.
И когда тебя приголубят, на двоих поделят мечты..
Хорошо, когда любят. Также сильно, как любишь ты.
научи меня жить, по дыханью, по нотам,
без суждений и боли, падений и взлетов.
и в густой суете прошепчи мое имя,
чтоб на сердце усталом расплавился иней…
научи меня жить, губ, касаясь губами,
чтобы стало прочней все, что есть между нами.
разжигая огонь, не бояться пожара –
мы с тобою вдвоем, мы с тобою недаром…
научи меня жить, я тебе доверяю
это сердце, а в нем – чем дышу, чем страдаю.
позови меня вдаль, где никто не услышит,
там, где ветер седой вдохновением дышит…
научи меня жить, научи, ты же можешь,
и я стану другим, сбросив старые кожи.
разобьются века о тяжелые своды,
но мы будем вдвоем оживать год за годом…
научи меня жить, обними еще крепче –
и забудется все, и дышать станет легче…
я не знаю, что там, за завесою буден,
но я буду любить…
как бы путь ни был труден…
А давай у нас будет совместное счастье,
От которого очень тепло в груди?
Оно просто придет и прошепчет: «Здрасьте»
И заполнит собой наши ночи и дни.
Чтобы каждое утро начиналось с улыбки
От того, что рядом родной человек.
Чтобы в прошлом остались обиды, ошибки,
Чтобы слышать всегда любимый твой смех.
А давай у нас будет совместное завтра?
По утрам крепкий кофе – один на двоих.
И не важно у кого и какая зарплата,
И не важно, что раньше любили других.
Чтобы в самые трудные в жизни минуты
Находились мы рядом - плечо к плечу,
Чтоб лечили друг друга, если простуда,
Прижимаясь щекой к горячему лбу.
А давай у нас будет совместное счастье
Простое самое, до конца наших дней?
Когда шепчешь: «Люблю», целуя запястье,
А в ответ: «И я тебя. Только сильней».
Девочке три, она едет у папы на шее.
Сверху всё видно совсем по–другому, чем снизу.
Папа не верит, что скоро она повзрослеет.
Папа готов воплощать в жизнь любые капризы...
Девочке шесть, на коленках у папы удобно.
Он подарил ей щенка и большую конфету.
Папа колючий, как ёж, и как мишка, огромный.
Папа умеет и знает вообще всё на свете...
Девочке десять, и ей захотелось помаду.
Спёрла у мамы, накрасила розовым губы.
Папа ругался, кричал, что так делать не надо.
Папа умеет бывать и сердитым, и грубым...
Девочке скоро пятнадцать, она повзрослела.
В сумочке пачка «эссе» в потаённом кармане.
Папа вчера предложил покататься на шее.
Девочка фыркнула: "Ты же не выдержишь, старый"...
Девочка курит в окно и отрезала чёлку.
Девочка хочет тату и в Египет с подружкой.
Папа зачем–то достал новогоднюю ёлку.
Девочке это давно совершенно не нужно...
Девочке двадцать, она ночевала не дома.
Папа звонил раз пятьсот или может быть больше.
Девочка не подходила всю ночь к телефону.
Папа не спал ни минуты сегодняшней ночью...
Утром приехала, папа кричал и ругался.
Девочка злилась в ответ и кидалась вещами.
Девочка взрослая, так говорит её паспорт.
Девочка может бывать, где захочет, ночами...
Девочка замужем, видится с папой нечасто.
Папа седой, подарил ей большую конфету.
Папа сегодня немножечко плакал от счастья:
Дочка сказала, что он превращается в деда...
Девочке тридцать, ей хочется к папе на шею.
Хочется ёлку, конфету и розовый бантик.
Девочка видит, как мама и папа стареют.
В книжке хранит от конфеты разглаженный фантик...
Девочка очень устала и плачет ночами.
Папа звонит каждый день, беспокоясь о внучке.
Девочка хочет хоть на день вернуться в начало,
Девочка хочет домой, хочет к папе на ручки...
Девочка–женщина с красной помадой и лаком.
Девочка любит коньяк и смотреть мелодрамы.
Папа звонил, и по–старчески жалобно плакал.
В ночь увезли на карете в больницу их маму.
Мама поправилась, девочка ходит по кухне.
Пахнет лекарствами и чем–то приторно сладким.
Девочка знает, что всё обязательно рухнет.
Девочке хочется взять, и сбежать без оглядки
В мир, где умеют назад поворачивать время.
Где исполняются влёт все мечты и капризы.
Где она едет, как в детстве, у папы на шее,
И ей всё видно совсем по–другому, чем снизу...
Прошлое – это прекрасно, моя Мари,
только с собой его, милая, не бери.
Лучше оставь его в бабушкином сундуке,
или у мамы в шкатулке, но в рюкзаке,
что ты несешь за плечами, его не храни,
слишком тяжелый камень, моя Мари.
Прошлое – это как детство, скажи прощай,
изредка воскресеньями навещай.
Но никогда в глаза ему не гляди,
прошлое – это зараза, моя Мари.
Белый осколок чашки, причуда, пыль,
и на земле лежащий сухой ковыль.
Это товар без возврата, пробитый чек,
смуглый мальчишка с родинкой на плече,
что целовал под саваном темноты,
первый бокал мартини, табачный дым.
Всё, что когда-то выгорело костром:
истина, безмятежность, невинность, дом.
Ты не святая, зачем тебе этот крест? –
сотни отпущенных рук, опустевших мест.
Всё, что не прижилось и не проросло,
даже вот это ангельское крыло.
Выбрось его с рождественской мишурой,
смело шагай под звёздами, громко пой.
Прошлое – это так больно, моя Мари,
всё, что нельзя исправить и изменить.
Каждое грубое слово, кривой совет,
тот утонувший в море цветной браслет.
Слёзы на выпускном и последний вальс.
Что-то хорошее тоже, но в том и фарс:
это есть якорь, что тянет тебя ко дну,
в прошлый четверг, в растаявшую весну.
Если не сможешь и не шагнешь вперед,
то, что давно истлело, тебя сожрёт.
Брось его в пламя, гляди, как оно горит,
полку освободи для другой любви.
Прошлое – это прекрасно, моя Мари,
только с собой ни за что его не бери.
он приходит из осени. там прозрачные тени и лед воды,
каждый шаг замирает в листве, уходя к корням.
он открывает окна и просто ждет темноты.
обернуться, значит позволить жалеть себя.
он не здесь. не заметил как я вошла.
он молчит. между нами двадцать пролётов-лет.
и плечами чувствую, как охрипла его душа,
подхожу и зажигаю свет.
только вздрогнет, когда я начну разматывать его шарф.
я касаюсь век, горькой складки на белом лбу.
"расскажи мне - шепотом, - холодна ль земля?..
боже, как я стар, чтобы сказать "люблю".
"тише, тише", - я тесней прижимаюсь к его спине.
его память бездонна, и он пьет ее медленный яд -
каждый день по глотку - настоянному на вине.
отвернуться, значит обнаружить что ты ослаб.
он смотрит мимо - чтобы боль не выплеснулась из глаз.
я беру его руки - теплом утолить озноб
и ладонью ныряю в раскрытый у горла плащ
и касаюсь скорби, застывшей внутри него.
он стоит у окна и беззвучно рыдает во тьме.
я не рядом уже двадцать долгих безрадостных лет.
не чувствует - я целую пряди седые у него на виске...
за открытым окном идет первый осенний снег.
Ирина Ахременко