Я жду пока мои письма будут доставлены.

26 октября. Четверг.

Мне звонят и говорят, что дело будет передано в следственный комитет города Минска. Я понимаю, что мои письма прочитаны и назад дороги нет.

Я чувствую огромную поддержку от абсолютно незнакомых мне людей, вас всех! Наши знакомые в шоке, звонят, пытаются поддерживать. И всем нужна информация. А что я знаю? Мой ребенок умер у меня на руках. Ввели глюкозу и всё.

27 октября. Пятница.

Мне звонит следователь и приглашает на беседу. Я еду туда с мамой и с Андреем. Я даю пояснения по своим письмам 4 часа. Она в шоке, очень злится, и даже позволяет себе ругаться матом. Это крайне тяжело. Но я держусь, не позволяю себе плакать, впадать в истерику. Нам ставят условия, о том что мы не должны распространяться вообще, а особенно СМИ. Я понимаю, что сейчас этого лучше не делать. Нас приглашают на допрос на следующий день.

28 октября. Суббота.

Всей семьёй мы едем в следственный комитет. Нам сообщают что заведено уголовное дело. Я плачу от радости, ведь адвокат мне сказал что 99% дела не будет. Я верю в справедливость, ведь именно из-за неё я тут. Допросы идут 6 часов! Из нас вытрясли просто всё что можно. Группа около 20 следователей, они реально заряжаны на это дело. Сразу кто-то поехал в больницу, в морг. Мы видим всё это и реально в шоке. Меня предупреждают, что возможно понадобится эксгумация. Я надеюсь что до этого не дойдет. Мы уезжаем, нам надо собираться в санаторий.

30 октября. Понедельник.

Мы едем в санаторий. Там не легче, еще хуже.

31 октября. Вторник.

Мне звонит следователь и говорит что необходимо ходатайство на эксгумацию. Поясню сразу, что я была уверена, что что-то не так. Почему патологоанатом не захотел перевести Алину в судмед, а вдруг что-то скрыли. Чувство справедливости двигало мной в тот момент. И я написала своей рукой согласие. Очень долгое время я себя винила в том, что я согласилась. Что мою девочку достанут, потревожат и будут её трогать. Но в тоже время я понимала, что ей не будет больно и она меня простит за это.

Дело было передано в центральный аппарат следственно комитета.

2 ноября. Четверг.

Эксгумацию провели. Из моих источников, что было оцеплено даже здание, где проводили, всё было очень серьезно.

Мы вернулись из санатория домой. Это было невыносимо находится там. Последующие 3 месяца я до сих пор не восстановила в памяти. Мы жили дома вместе, но каждый сам по себе. Игнат болел просто постоянно. Я не помню что мы ели, с кем я общалась, куда я ходила, как вообще мы жили в тот период.

У меня были разные состояния. Я злилась, плакала, лежала и смотрела в потолок. Меня немного возвращали в реальность походы к психологу. Собственно говоря, первый следователь мне порекомендовала мою Аню. Я ей благодарна до сих пор, с ней в плотной связке мы работали 8 месяцев, и сецчас периодически.

Новый год мы не встречали. Мне было невыносимо что у всех жизнь продолжается, но не у нас.

Конец января. Мы словили по ходу грипп. Всей семьёй лежали пластом. У Игната стала сильно болеть голова. Двое суток он не спал. Для меня опять было тяжело принять решение о том, что нам надо в больницу. Но мы поехали в инфекционку. Там от воспоминаний я стала терять сознание и Андрей остался с Игнатом. Всё закончилось экстренной операцией в 3ке. Гайморит. У него уже был гной, трепанацию сделали. Нам сказали, что если бы еще потянули бы время, он мог бы просто умереть.

С последней дозой антибиотика, ему пришлось менять катетер. Он стал плакать и терять сознание, следом я за ним. Флешбеком я вернулась в 17 октября, когда ушла Алина. Опять процедурная, катетер и тот момент когда твой ребенок замолкает. Мы были в ужасе, опять стресс.

Именно эта ситуация как будто меня выдернула из мрака. Приехав домой я очнулась. И буквально на следующий день узнала про Давида. Если кто-то помнит, я писала посты. У них всё произошло 14 октября. Мы были в одном корпусе. Давид жив, клиническая смерть 12 минут. Я встречалась с мамой Татьяной и мы думали что делать. Но честно, я поняла что больше не могу. У них своё дело, у нас своё. Когда я еще и это узнала, поняла что всё, жить больше я не хочу. Придумала способ, нашла крышу и уже стояла рядом с этим домом. Но потом подумала, что мой сын не заслуживает столько страданий. Алину он вспоминает каждый день, иногда делает ей подарки и часто мне говорит что не вынесет моей смерти. Это меня останавливает до сих пор. Когда у Игната была операция, мы с мужем договорились, что если Игната не станет, мы покончим с этой жизнью вместе и у нас есть места на кладбище. Мы об этом говорим спокойно и очень хладнокровно.

Дальше у меня были периодически встречи со следователем. Эксгумация ничего не дала.

Получается по её результатам это не анафилактический шок, нет доказательств или опровержений что был калий, как нет доказательств и опровержения что с глюкозой что-то не так.

В феврале мы стали думать, как поднять иммунитет Игнату. Решили ехать на море