Гребаный стыд

На ночь глядя оно все сложилось в картинку.

Я долго-долго думала над обсуждением публичного кормления грудью. Суммирую найденное:

Некий процент граждан признается, что сам факт кормления ребенка, будь то скрытый или открытый – им противен. Что-то само в идее, что младенец сосет молоко из груди матери вот прям омерзительно. Я не буду повторять эпитеты и сравнения, они этого не заслуживают. Оставим это психотерапевтам.

Большой процент граждан к идее кормления ребенка относится спокойно, но считает это “интимным”, “таинством”, “не для чужих глаз”. При том, что я никакого таинства в том, чтобы накормить ребенка не вижу, я вполне понимаю такую картину мира. У меня тоже есть свои области, которые я не готова обсуждать публично, и так же я много раз сталкивалась с тем, что то, о чем я готова совершенно спокойно говорить, для кого-то слишком личное. Это нормально, у нас у всех очень разная классификация личного и открытого, пока мы не ожидаем и не требуем, что сторонний человек должен разделять и следовать нашей, это и есть нормальное положение вещей. Однако, было бы интересно покопаться в природе такой “таинственности” кормления ребенка. Что делает таинство – таинством? Эмоциональная близость в этот момент? Она проходит, если кормить из бутылки? Стоит ли предположить, что мамы-искусственницы не имеют эмоциональной близости с ребенком? Что близость угасает, как только к груди прибавляется пюре? Получается, что таинством кормление ребенка делает не близость как таковая, а использование в этой близости женской физиологии. С этой точки зрения таинством являются, например, роды.

Однако мамы, высказывающие неготовность лежать распятой лягушкой под комментарии консилиума под прожекторами, а стремящиеся избежать вмешательства в таинство из таинств, преследуются, как городские сумасшедшие. Интересный феномен. Более того, само высказывание мнений о том, что “это таинство, прикройтесь” по сути – оксюморон, ибо именно этими мнениями вся идея таинства нарушается. Крепкое общество недрогнувшей рукой выпускает несдерживаемый поток инструкций о том, как именно должно происходить таинство, где, по какому расписанию, в каком виде и с каким выражением лица. У вас, мамаша, сейчас будет таинство, поэтому марш в туалет и прикройтесь ветошью, мы проследим.

Большинство способно терпеть этот непривычный и вызывающий смущение акт еды ребенка, только если “не выпячивают”, “не вываливают”, “не демонстративно”. Вот это для меня самое дикое и интересное. То есть общество, в принципе, готово снизойти до терпения акта, если его скрывать. Более того, оно готово иногда даже понять, что вот бывает так, что скрыть не получилось, приспичило, шарфик или палантин забыли, спрятаться не удалось, туалет занят. Но оно готово понять, если женщина это хотя бы пытается скрыть, а не делает “демонстративно”. Я пыталась получить ответ на то, как именно отличается “просто кормление” от “демонстративного кормления”. Как выглядит процесс попытки скрыть кормление ребенка? Из десятка таких вопросов только один ответ был сформулирован, и сформулирован он был примерно так: “когда по ней понятно, что ей стыдно“.

То есть, дорогие мои, общество даже готово потерпеть кусочек тела, случайно предъявленный обществу, если удостоверится, что нам стыдно.

О, этот стыд, пронизывающий все!

“Как тебе не стыдно!!” восклицает родитель, не умеющий по-иному повлиять на ребенка. “Стыдно должно быть!” получает ребенок с самых ранних ошибок. Я тут на досуге почитала побольше психологического про стыд. Стыд не является врожденным, а исключительно приобретенным состоянием. Стыд формируется, когда в качестве реакции на себя маленький человек сталкивается с нелюбовью, презрением, разочарованием, отвержением. Это неприятнейшее переживание собственной низости, неадекватности, негодности – единственный вывод, который может сделать ребенок, когда родители отвергают его за то, какой он есть. Он же не может изменить себя – вдруг стать взрослым, умным, аккуратным, он не может изменить то, что он уже случилось – не может обратно вплюнуть выплюнутое пюре, стереть из воздуха слова “бабушка плохо пахнет”, обратно не испугаться сказать маме, что потерял игрушку или порвал одежду. Если вместо того, чтобы объяснить ребенку произошедшее, объяснить ему, почему это случилось (ты просто не знал, что так не нужно говорить), одновременно сказав ему, что это нормально , такое случается, с ним все в порядке (то есть попустительствовать и потакать в терминах подавляющего воспитания) – его наказывают отвержением, презрением, стыдят. И он переживает стыд, в котором очень-очень плохо, и который, если сильно много это делать, дорастет до токсического стыда, стыда себя самого, что вот такой глупый, никчемный и ни на что не способный он уродился. Я не буду удаляться в эту тему, есть множество литературы, описывающей, насколько токсический стыд влияет на личность и ее развитие. Скажу кратко – очень плохо влияет.

Вторая роль стыда, кроме управления ребенком – это управление обществом. Еще с Адама и Евы, которые были наказаны за любопытство чувством стыда, всевозможные институты внедряют стыд, как способ держания в узде свободы личности. Этакая колючая проволока под напряжением, которая шарахает тебя гадким чувством каждый раз, когда ты нарушаешь норму. Как и любое лекарство, в капле лечит, в лошадиной дозе становится ядом.

Посмею утверждать, что исторически мы все плаваем в нечеловеческом количестве стыда буквально за все. И отказ стыдиться – чуть ли не смертный грех. Если ветром женщине задерет юбку, она застыдится и одернет ее, и ее простят. Если женщина посмеет выйти без юбки, то она становится бесстыдницей.

То есть общество зорко блюдет эту круговую поруку стыда, и наказывает тех, кто смеет не стыдиться.

И еще один интересный момент. Мужчины и женщины в патриархальном обществе реагируют на стыжение по-разному. Мужчины склонны чаще проявлять агрессию и нападать на то, что вызывает в них чувство стыда. Женщины пытаются от стыда спрятаться, скрыться, уменьшиться, избежать, быть всячески хорошей, удобной, покладистой. Поэтому настолько тяжело избавиться от “самадуравиновата” – эта конструкция поддерживается со всех сторон.

Скажу еще более страшное, что я замечаю: в патриархальном обществе стыдом пронизано почти все, что связано с женщиной. Оденьте женщину в мужскую одежду – будет “круто”, “агрессивно”, “необычно”, в худшем случае “смешно”. Оденьте мужчину в женскую одежду – будет гребаный стыд. Ломка голоса и появление волос на теле мужчины – это огого, возмужал, появление месячных и волос на теле женщины – фуу, стыдно, сбрить, скрыть, никому не говорить и не показывать. Нормы меняются постепенно (и слава богу!), но до сих пор отовсюду это стыжение за все, что так или иначе связано с самым природным, естественным проявлением женскости. Поощряемая женственность – это когда все красиво, где надо подбрито, где надо подделано, накачано, утянуто, и пригодно для использования по единственному назначению – услаждать и угождать. Почему так бесит кормящая грудь? Потому что это объект для сексуального возбуждения, вот почему.

Появление ребенка тем самым становится в каком-то смысле угрожающим событием. Потому что женщина с ребенком зачастую не только перестает быть пригодным объектом (невыспавшаяся, не успевающая себя отдраить, как кокарду, занятая вечно), но еще вдруг обретает силу, более сильную, чем необходимость соответствовать желаниям мужчины. Природный инстинкт защиты и заботы о своем ребенке, природная сила, которая дана женщине, чтобы выносить, родить, выкормить своим телом ребенка – это страшная, неконтролируемая патриархатом сила. Почему войны останавливают комитеты солдатских матерей, а не солдатских отцов? Почему мемом яростной требовательности в защиту детей становится уничижительное яжемать, а не яжеотец? Почему и откуда берутся все эти эпитеты насаждения стыда, “выпячивания беременного живота”, “демонстративного кормления”? Вовсе не только потому, что чужие дети крикливы и раздражают, а потому что мать – это страшно. Во всех смыслах. С первых лет и первого опыта стыда от ее отвержения, и до взрослости, до нескончаемой собственной борьбы с этим собственным стыдом.

И единственный способ справиться с этим стыдом – это обескровить, унизить, застыдить в ответ. Ударить по этой непокорной силе, по смелости не испытывать стыда за беременный живот, за месячные, за роды, за кормление грудью, за заботу о ребенке – тем же самым оружием, стыдом.

Чтобы было видно, что ей стыдно.

Чтобы она не смела.

И единственный способ разорвать этот порочный круг – это увидеть этот стыд и страх в себе. И не пустить его дальше по кругу.

Пусть смеет.

Может быть тогда ей, смеющей, не нужно будет говорить ребенку “как тебе не стыдно”. Ей самой не будет стыдно, ни за него, ни перед ним, ни перед собой, чтобы стыдить его. И может быть тогда вырастут дети, не отравленные токсичным стыдом и скрытой ненавистью к стыдящему, и вид кормящей женщины не вызовет у них собственного чувства стыда и смущения.

И они не попросят ее прикрыться, я принесут ей, чай, например.

Ольга Нечаева,

www.womanfrommars.com