ЛЮБИТЕ РЕБЁНКА БЕЗ НЕЛЕПЫХ НЕЛЬЗЯ

Когда я искала няню для детей, я просто написала объявление: ищу няню. И повесила объявление во всех подъездах дома, где живу.

Я рассуждала так: няня мне нужна урывочно, на подхвате, полдня там, полдня там, и она должна быть весёлая, адекватная и любить детей. Плюс я буду вхожа в её дом, буду видеть, где и как она живёт, что значительно снизит мои страхи относительно надежности няни.

Мне позвонило 3 человека. Одна — девочка студентка — на собеседовании сидела в телефоне. Вторая — женщина лет сорока — рассказывала мне, что бывший муж у неё сволочь и скряга, и даже не взглянула на моих детей. Третья женщина была 57 лет, но выглядела лучше меня. Она жила в соседнем подъезде. Была мила и приветлива. Носила старомодный берет. С Данькой тут же выучила стих. Не испугалась Катюниных имплантатов. Купила меня окончательно информацией, что пару лет изучала логопедию, и что-то ещё помнит.

В общем, я была готова сказать ДА. Меня что-то смущало, но я решила, что это мои страхи нашептывают мне про опасность.

Няню звали Мария Петровна. Мэри. Попинс. Мы с детьми пришли к ней в гости. У неё была опрятная и милая квартирка. На столе — вязаные своими руками салфетки. На обед она подала щи в красивой супнице. Я сто лет разливаю суп прямо из мультиварки. А тут супница. Салфетки. Красота. В общем, да. Я согласна. Договорились, что пару-тройку раз я ещё побуду с ними, на подхвате, но вмешиваться не стану. Просто покараулю и может что-то подскажу.

Мария Петровна пришла на следующий день. Первый пробный день. Стала играть с детьми. Даня бегал по квартире.

— Не бегай, — сказала Мария Петровна.

— Почему? — удивился сын.

— А вдруг кто-то спит? Внизу люди живут.

— А зачем они спят в четыре часа дня? — удивился сын.

— Ну, а вдруг болеют. Не бегай. Не шуми.

Я слышала диалог, но не вмешалась. Я недопоняла ситуацию, варила суп, некогда было выяснять. Погода стояла чудесная. Решили собраться погулять. Даня надел ботинки и ждал, пока оденут Катю. В руках у него была ложка для обуви на длинной ручке. Он стал махать ею, представляя, что это меч.

— Даня, не надо махать, — сказала Мария Петровна.

— Я мушкетёр, — пояснил Даня.

— Ты можешь кого-то задеть.

— Я же в другую сторону машу.

— Положи ложку, и всё, — сказала Мария Петровна.

Я кивнула сыну: положи. Я не хотела ронять авторитет няни. Хотя смысла запрета не поняла. Нельзя ради нельзя. Сын взял в руки две машинки. В каждую — по одной.

— Оставь одну дома, — велела Мария Петровна.

— Я хочу две.

— Не надо две. Ни к чему. Одной достаточно.

Сын расстроился. Долго выбирал ту, которую захотел бы взять с собой.

— А почему нельзя две? — аккуратно уточнила я. — Мы же на коляске, если что — кинет вниз, в коляску, и всё.

— Можно потерять, — отрезала Мария Петровна.

Я промолчала. Мы вышли на площадку.

— К качелям не ходить, — сказала Мария Петровна.

— Почему??? — Даня удивился.

— Можно покалечиться, — сказала няня. — Играйте в песочнице. Мне тут легче за вами смотреть.

— Мне семь лет, — напомнил сын. — Я давно не играю в песочнице.

— Ну и зря. Можно вон с сестрой печь куличики…

Она не хотела бегать за детьми на площадке и ограничила зону игры периметром песочницы. Ей так удобнее. Через час мы пришли домой. Мария Петровна закрыла все окна в квартире. От сквозняков. На улице было плюс 22. Она сказала: «Квартира достаточно проветрилась».

— У нас всегда открыты окна, — поясняю я. — Дети закалённые, им не страшны сквозняки.

— Давайте так, Оль: я буду делать то, что считаю нужным, чтобы сохранить здоровье ваших детей, пока они под моей ответственностью. А когда они с вами — хоть в прорубь их макайте. Так что закрываем окна.

Я не хотела ронять авторитет няни, но хотела, чтобы она скорее ушла.

— На сегодня всё, — сказала я. — Спасибо вам.

Вечером у меня ныло сердце. Я не могла сформулировать, что именно мне не нравилось в хорошей и милой Марии Петровне.

Мне очень нужна няня. Но мне нужна такая, чтобы, оставляя с ней детей, я была бы в ресурсе. То есть спокойно звездила там, куда я ушла, а не мучительно думала о том, хорошо ли моим крохам, довольны ли они.

Я готовила ужин. Резала лук. Я не люблю лук, но муж любит. Поэтому иногда я готовлю с луком. У меня потекли слёзы, и я отвлеклась смочить нож холодной водой и умыться.

Пока была у мойки, Катюня украла со стола почищенную луковицу. Наверное, решила, что это яблоко. И пыталась откусить.

— Мама!!! Мама!!! — заметил Даня. — Катя сейчас съест лук!!! Отбери, отбери скорее. Катя, нельзя! Нельзя!!!

— Ничего страшного, — сказал муж. — Это не смертельно. Так что можно. Она сейчас сама поймёт, что это не вкусно…

Я тоже отнеслась спокойно.

Вечером муж принимал ванну. Долго сидел, балдел. Дети затеяли игру: подбегать и кидать мужу в ванну, за шторку, игрушки. Муж терпел-терпел. А потом затаился…

И во время очередной диверсии схватил сына и дочку за талии и прямо в джинсах, носках, платьишках и футболках затащил обоих в ванну. Я прибежала на хохот и визги. Мокрые счастливые дети, в пене торчали из воды. Я засмеялась, велела им раздеваться, приготовила полотенца.

— Я думал, ты скажешь: «Так нельзя» и рассердишься, — сказал сын.

— А что нельзя, — пожала я плечами. — Весело же…

— И не опасно, — добавил муж.

И тут я поняла, что не так с Марией Петровной. Она фанат искусственных нельзя. Тех, что нужны не для безопасности, а чтобы напомнить о субординации. Я тут главная, дети. А не вы.

Мы с мужем считаем, что любой опыт, который можно приобрести без ущерба для здоровья самостоятельно, бесценен. Поэтому запреты ради запретов — это глупость.

В этом безусловно нет никакого криминала. И Мария Петровна воспитала своих двоих детей, а значит, умеет воспитывать чужих. Но. Мы просто не совпадаем в жизненном восприятии, а значит я, уходя, буду не в ресурсе. Приду вести лекцию, а буду думать о том, что моим детям велели не шуметь, не визжать, не кричать, не махать. Не быть детьми. Оптимально — спать. Или есть. Хорошо, много, с добавкой. Вот тогда — молодец.

О господи. Это же моё, связанное по рукам и ногам детство. Я же как раз не шумела. Не играла в подвижные игры. Говорила шёпотом. Ела хорошо. Читала. Я сидела, толстела, смотрела в окно дома. А на улице — гуляла на скамейке. Пятилетняя старушенция.

О боже. Нет. Нет. Нет.

На следующий день мы зашли к Марии Петровне. Я хотела вежливо сказать: «Спасибо, нет».

— Проходите, у меня сырники, — сказала она и убежала на кухню.

Мне стало неловко. Я не могу съесть её сырник и сказать: «Мы не нуждаемся в ваших услугах». Мы прошли на кухню.

Я заметила на подоконнике фотографию кудрявого мальчика.

— Это ваш сын?

— Это мой внук. Мой сын запрещает мне видеться с ним.

— Почему?

— Потому что он под каблуком. В смысле сын.

Я подумала, что это какая-то неполная причина запрета. Бабушка — это порция безусловной любви, и ни одна мать не откажет своему чаду в этой порции без внятного объяснения. Значит, было что-то ещё.

— Просто детям не надо врать, — пояснила Мария Петровна. — Вот я и не врала. А родители были недовольны.

Я поняла, что Мария Петровна стремилась рассказать внуку свою правду про родителей. А внук потом транслировал её маме. У которой вероятно была совсем другая правда. Вот и всё. И своя правда Марии Петровне важнее внука, потому что не рассказывать её она так и не смогла. И в итоге внук смотрит на неё с фотографии, а не ест её сырники.

Как много правил придумали люди старшего поколения, чтобы ощущать авторство собственной жизни. И как легко они в них запутались. Запреты частоколом топорщатся теперь из их биографий, задевают судьбы детей и внуков.

А нам хочется лёгкости и простоты. Без нелепых «нельзя». Можно. Всё можно. Махать. Визжать. Качаться на качелях. Будьте главными не потому, что умеете запрещать. А потому, что вы старше и мудрее. И мы будем вас любить не из страха нарушить ваши запреты. А потому что вы… научили нас любить.

Можно любить и без «нельзя».

Иногда это даже важнее.

Автор: Ольга Савельева.