Как выжить маме с сыном в нищете? История одной семьи

Сколько бы я не проживу и даже когда умру, проходя через круги и каналы, заполненные сущностями и энергиями, я буду помнить их.

Мать с сыном на улице ближневосточного города торгуют орешками. Как в детсве из стакана насыпая их в кульки. Кульки сделаны из газет еще мирного времени. С мирными новостями. Они не нищие, но сильно бедные, худые, истощенные и как будто вечность не смеялись.

Она вся в чёрном, наверное вдова. Сын в грязных кремовых брюках и спортивке "адидас" бангладешского пошива,  накинутая на майку цвета мха. На брюках видны зашитые дырки и заплатки. Так мать заботиться о сыне, не имея иного.

Что это ее сын сразу видно. У неё круглое лицо и такие же круглые зелёные глаза, один из которых сильно косит к переносице. У него точь в точь такие же. Круглые зелёные глаза. Копия матери. Еще жиденькая жирная бородка и прыщи. На голове кепка, какие носили водитли маршруток я Одессе в 90х.

Мы проходим мимо и остановливаемся в нескольких шагах, потому что наши проводники спорят, как дальше лучше. Спорят долго, громко и бессмысленно.

Мать видя нашу остановку вежливо обращается к ним, предлагая орехи. Они даже не отмахиваючя от нее и не отказывают, просто не замечают.

Я подхожу к ней, один из охранников за мной.

Она радуется мне и говорит охраннику, не веря, что я ее пойму.  Два кулька за один доллар. Тот говорит, что дорого. Я даю 10 долларов. Дайте 10 штук, без сдачи, но пусть завернет в пакет. Она счастлива, что-то говорит сыну. Тот идет хромая к большому рюкзаку, стоящему у стены в тени и достаёт фиолетово-прозрачный пакет. Кладут туда 10 кульков с орехами.

Стефан подходит.

- Не хочешь орехов?

- Ты же взял.

- Я не поделюсь. Бери.

Он тоже берёт. 5 кажется. Платит местными. Она так быстро их насыпает, так умело заворачивает, что я восхищаюсь ее волей к жизни. Достаёт из кармана несколько мятых купюр, ищет сдачи. Стефан кивает. Спасибо, не нужно. Она говорит мне спасибо. Спасибо. Спасибо. Раза три-четыре. Сын тоже говорит спасибо. Их глаза смотрят на меня и я их запоминаю. Сильно запоминаю. Моя проклятая и странная память. Не помнить ничего о людях, с которыми жил годами, но помнить столицу штата Вермонт, валентность железа и людей с арабских улиц.

Проходит неделя и мы в спешке едем в больницу, искать среди раненных в теракте нашего коллегу. Нас узнают и водят по коридорам, где лежат раненые и убитые. Все проходят вперёд, а я повернув голову вижу их, уложенных рядом на полу. Грязных и мёртвых. И зелёные косые глаза смотрят пусто в этот лучший из миров, который они покинули. На губах, которые так давно не смеялись, не хохотали, испачканы землей и кровью.

Я беру платок, наливаю на нее немного воды из термоса, который всегда со мной и вытираю их губы, потом читаю, как помню, слова исламской молитвы и закрываю им глаза.

- Ты где! ? Роб! Иди она здесь. Иду. Сейчас.

Коллега ранена и скорее всего умрёт. Все суетятся. Что-то говорят. Я не могу дышать. Выхожу из служебного входа в задний двор. Там за больницей, как где нибудь в Москве в 33-й больнице на Сокольниках, стоят санитары с врачами и курят. Я прошу сигарету. Кто-то из врачей протягивает пачку. Это "Camel" . Почему-то память сразу отсылает к "17 мгновениям весны" и что Шелленберг курил такие и никакие больше. Зажигаю и стараюсь вдохнуть тошнотворный дым в лёгкие. Сигареты я никогда не курил. Кашляю. И ещё раз. И снова. И кашляя понимаю, что с кашлем из меня вырываются сильные рыдания. Я прямо вою. Они успокаивают меня. Арабы душевный народ. Кто-то из наших выходит на задний двор и подходит ко мне. Те его спрашивают, кто-то близкий умер у меня? Он говорит, не умер, в реанимации. Подруга, коллега.

Кто-то близкий умер?

Да. Умерли люди. Человеки. У них были зелёные глаза. Она зашивала дырки на брюках сына, потому что любила. Я покупал у них орехи. И они говорили мне спасибо. Моя последняя надежда, что они купили и поели что-то вкусное и возможно улыбнулись. Да, я жалок, но я бы так этого хотел.

Жить невозможно. И вряд ли станет возможным.

#по_обе_стороны_стикса

#рассказы_роберта