Я сама лично не раз наблюдала
(и слышала истории) как родители/близкие/воспитатели в саду заставляют детей насильно есть еду, которая им либо отвратительна, либо доедать еду до конца, когда дети уже сыты. В ход могут идти и манипуляции «про войну, хлеб нельзя выкидывать», «Мама так старалась готовила, а ты неблагодарный», «пока не съешь, не выйдешь из-за стола», «ложечку за Васю, Петю, Милу», «не съешь всё, не будешь сильным, не вырастешь», «если будешь плохо есть, отдам тебя тому дяде» и т.д., и просто приказы «потому что я так сказал(а)».

Мне видится в этом много садизма, издевательств, насилия, демонстрации превосходства, ненависти, власти над ребёнком, в некоторых случаях даже тревоги. Возможно с ними похожим образом поступали в детстве и теперь эта проекция/паттерн вступили в силу в виде тех же самых действий над своими детьми.

Я приведу отрывок из книги Мари Кардиналь «Слова, которые исцеляют» воспоминание из её детства, где ей было 5 лет, и что испытывает ребёнок, когда с ним так поступают. Отрывок прекрасный в своём описании, но совершенно чудовищный в своём наполнении.

«Итак, в тот вечер у меня была хорошая «охрана». Нани была рядом со мной, дядя – передо мной, с другой стороны стола, люстра в форме звезды – над головой и море, отдыхающее, что-то шепчущее из своих глубин. Именно тогда Мессуда поставила передо мной полную тарелку овощного супа. Я ненавидела этот суп. Особенно кусочки порея, к которому я питала настоящее отвращение. Я не могла его глотать… Он вызывал протест всех моих внутренностей, который невозможно было побороть. Я стискивала челюсти, не хотела подносить ложку ко рту. Я проглатывала жидкость, которая сама скользила по горлу, но не давала пройти ни кусочку овощей, особенно порея. Подошла мать, красивая, надушенная, с туго завитыми волосами. Она поняла ситуацию с первого взгляда.
– Она должна съесть свой суп.
– Мадам, но ее невозможно заставить проглотить овощи.
– Дай мне. Она заняла место Нани, взяла ложку.
– Как тебе не стыдно, тебя приходится кормить, как младенца! Я ничего не могла поделать, отвращение было слишком велико, я не могла разжать зубы.

Мать, нервничая, встала со стула.
– Продолжайте. Она не пойдет спать, пока не съест все, что у нее в тарелке, и больше ничего не получит. Затем она вышла, а я осталась перед тарелкой с супом, уверенная, что не съем ничего, несмотря на огорчение, которое я могла причинить матери своим поведением.

Несколько мгновений спустя перед домом заскрипел щебень. Кто-то ходил под окнами. Затем в ставню, самую близкую ко мне, ударил камешек. Я открыла рот и проглотила овощи. Дядя и Нани ничего не говорили. Еще несколько мгновений, и второй камешек – и вторая ложка, проглоченная как лекарство. Третий камешек – третий, потом четвертый, пятый глоток.

Чтобы побороть отвращение, я вцепилась руками в стол. Тогда мой дядя, который был абсолютно спокоен, сказал: – Ты бы лучше съела весь суп, а то сдается мне, где-то рядом старьевщик, и, если будешь плохо себя вести, он заберет тебя к себе. Старьевщик скупал в богатых кварталах поношенную одежду и продавал ее в других местах.

Он медленно ходил по улицам, громко крича с равными интервалами: «Старье берем! Старье берем…». Он вызывал во мне настоящий ужас, потому что на ремне у него висели крысиные шкуры, образующие на его бедрах что-то вроде набедренной повязки. Слыша крики старьевщика, я пряталась, а мать грозилась, что отдаст меня ему, если я не буду слушаться.

Но старьевщик не ходил в «Саламандру», это не мог быть он. И все же я проглатывала содержимое ложки, которую подносила мне Нани. Вдруг в абсолютной тишине в темноте, существующей как раз для неожиданностей, я услышала совсем близко:
– Старье берем! Старье берем!
Он здесь! Я не доела суп!
Он заберет меня с собой! Меня охватил ужас, сильная дрожь сотрясла меня, сжала мой живот, да так, как будто я отдавала богу душу.

Съеденный суп вышел обратно через мой рот, как гейзер. Меня схватили спазмы, из меня пошла вода, воздух, потом – пустота. Нани держала мой лоб, а дядя, что было удивительно, смеялся. Вернулась мать и вмиг увидела запачканную красивую скатерть. У нее скривилось лицо: я опять разочаровала ее. Я поняла ее уловку: она изобразила старьевщика, чтобы заставить меня съесть суп. Но так, как она задумала, не получилось. В ее глазах и голосе было истерическое отчаяние.

– Она все же съест суп! Однажды этому ребенку придется раз и навсегда перестать капризничать! Я не сдвинусь с места. Мы не сядем ужинать, пока она не закончит.
И тогда я сама съела только что извергнутый суп. И сделала я это не для того, чтобы ей понравиться, а потому, что почувствовала в ней что-то опасное, больное, что-то сильнее ее и сильнее меня, что-то более страшное, чем старьевщик.

Потом этот случай вызвал смех у всех членов семьи, несмотря на строгий тон ее голоса. Они пересказывали друг другу все в мельчайших подробностях. В завершение о матери было сказано: «Она строгая, но справедливая». Эта фраза никак не укладывалась в моей голове. Я не понимала, что она означает, я отвергала ее».

Из фейсбука Maria Dvoryankina