2 марта. Морозный, но солнечный день. Я качу коляску по ВДНХ. Останавливаюсь у карусели. Она вот-вот начнёт движение. Включается музыка. «Тайм туууу сей гудбай» - начинает величаво выводить Сара Брайтман. Мы с сыном, заворожённые, смотрим, как качаются в такт лошадки в вензелях и прочая карусельная живность. Сара не унимается, безошибочно попадая в район солнечного сплетения своим сопрано. Бочелли добивает. Нам хочется туда, на карусель, в движение, в кружение.... И я понимаю, что бегу. Бегу вместе с коляской. Вровень почти с лошадкой в вензелях. И пупс мой заливисто хохочет. И Сара с Андреа своими голосами словно подгоняют меня. И солнце в глаза, и слезы от этого и не от этого. И жизнь. И покой. И весна... Ну, вот как-то так было бы в фильме, который я про себя снимала. Но мой фильм снимает кто-то другой. Он решил так: при первых высоких нотах моя пупса стала теребить отитное своё ухо, а потом завыла повыше и в разы пронзительней лучезарной Сары. Попытки припустить наперегонки с каруселью привели к тому, что завывание стало громче и протяжней. К нему добавились поток слез, красное сморщенное личико и поползновения выпасть из коляски... Я схватила пупсу, потащила к стоящим неподалёку аниматорам, одетым снеговиками. Носики-морковки и яркие варежки положение не спасли, но и не ухудшили. Правда, уже через пару минут снеговики тихонько прошуршали в сторону более сговорчивых и милых малышей. Тем временем, я заметила, что ребёнок мой без обуви - из комбеза торчат ноги в колготах. Ботинки он незаметно снял с себя ещё в коляске. Благо, они были все ещё там, а не выпали по дороге. Я закинула ревущую 11кг тушку себе на плечо, свободной рукой стала рулить коляской. Всего 200 метров - и я у кафе. Там тепло, есть кресла-мешки. И, конечно же, закрыто. Занавес. Сценарист доволен. Режиссёр тоже. Актеры требуют водки за вредность. Но кто же им даст, если одному нет и года, а вторая - на ГВ.
Моему материнству посовещается)