Как рожали на Руси

Согласно традиционным восточнославянским верованиям, предполагаемый день родов надо было тщательно скрывать. Будущие мамы — подобно «просватанным» невестам, которым перед свадьбой предписывалось сидеть дома и печалиться о скорой утрате девичьих привилегий, — должны были с приближением «решающего дня» старательно суживать круг общения не только с посторонними, но и с близкими. Считалось, что именно теперь будущего малыша и его мать могут легко «испортить», сглазить, оговорить, а оттого и сами роды пройдут мучительнее и труднее.

Особенно опасной и несчастливой для беременной представлялась встреча незадолго до родов со старой девой. Да и сама беременная считалась с каждым днем все более «нечистой» и «опасной» для окружающих. Однако с медицинской и гигиенической точки зрения можно понять запрещение уходить из дома одной и вообще без дела разгуливать по двору или по дому. Все это было продиктовано заботой о здоровье женщины и ее ребенка.

Перед родами для беременных отменялись некоторые из повседневных предписаний, например запрет показывать волосы. Те, кто чувствовал приближение родов, могли распускать косы на одной стороне головы, а на другой — убирать их под кику (высокую шапку) или «сороку» (особым образом повязанный платок, концы которого торчали хвостиками надо лбом). Перед самыми родами они распускали все волосы и тщательно расчесывали их, как бы готовясь к возвращению в «естественное состояние». Без этого приобщение к природе, где все свершается легче и проще, чем у людей, считалось неполным и опасным.

С каждым днем беременная все более отрешалась от мира. В некоторых славянских местностях женщина, собирающаяся родить, открыто прощалась со всем белым светом: «Простите меня, угоднички, мать сыра-земля, батюшка с матушкой». Ей отвечали: «Бог простит, и мы туда же».

МЕСТО РОДОВ

У русских, как и у других восточных славян, долго держался обычай родить первенца в доме родной матушки — «которая всегда сумеет под благовидные предлогом удалить из избы лишних людей и найти теплое и укромное местечко».

Отсюда эвфемизмы, которыми мы пользуемо до сих пор: «принесла», «привела» — так говорят о незаконнорожденных, поскольку их рожали только у родителей или вовсе тайно. В отчем доме родили молодушки из состоятельных семей, где отсутствие пары рабочих рук оказывалось не столь заметным. Их отправляли к матушке и батюшке за 2-3 недели до родов, желая им отдохнуть и «почестно выполнить женскую работу» (то есть родить).

Древнейшим местом для родов, которое готовили загодя, не только у крестьян, но и у царей была баня — «мыльня». Ее с усердием мыли, скребли добела ножами пол, полати и стены, протапливали — чтобы легче было «размягчить» тело роженицы, но париться ей не разрешалось. Баню протапливали специально заготовленными дровами: рябиновыми — чтобы отогнать нечистую силу, дубовыми — чтобы ребенок родился сильным, березовыми — чтобы дитя было красивым.

Если бани — как отдельного строения на дворе — не было, готовили полати на печи с занавеской. Поскольку больше всего детей рождалось в конце сентября — начале ноября (свадьбы игрались, как правило, в конце зимы, на Масленицу), местом родов в теплую погоду могли служить также чулан, клеть, сарай, чисто убранный и застланный свежей соломой хлев —лишь бы '''было удобнее схорониться от постороннего глаза". Впрочем, в бедных семьях крестьянки летом часто рожали прямо в поле — в тени стога или дерева. В любом случае место родов — хотя бы условно — отгораживали так, чтобы оно находилось на периферии между «своим» и «чужим», как между жизнью и смертью.

Если ложе невесты, готовившееся загодя, должно было быть непременно мягким, чтобы уменьшить вероятность дополнительной боли при лишении девственности, то ложе роженицы, напротив, было жестким и ровным. На фресках Рождества Богородицы и святых оно напоминает лавку, а не постель. В языческих семьях на лавке расстилали во время родов старую шубу от «сглаза».

ПОВИТУХА

По части охранения молодой от «сглаза» главным ответственным лицом всегда была деревенская повитуха, принимавшая роды и первой пеленавшая (повивавшая, свивавшая пеленкой) дитя. К ней отправляли роженицу, если у той не было родителей, а в избе — многолюдно, шумно и беспокойно. У повитухи женщина оставалась и после родов дня на три, полностью освобожденная от всяких хозяйственных хлопот. Если повитуха приходила в дом роженицы, то могла заменить ее: подмести полы, подоить корову, приготовить обед.

Личные качества повитухи, ее поведение и возраст должны были, по крестьянским представлениям, соответствовать определенным требованиям. Так, считалось, что ею может быть только пожилая женщина, часто — вдова, у которой уже нет месячных, с безупречным поведением, никогда в прошлом не замеченная в неверности мужу. Одно лишь подозрение в том, что повитуха тайно «чад отымает» (то есть занимается абортами), совершая страшный грех, могло лишить ее практики. Столь высокие требования объяснялись тем, что между нею и принятыми младенцами якобы устанавливается некая магическая связь.

Никогда не приглашали в повитухи женщин, у которых собственные (а особенно — повитые) дети умирали — значит, опыта не достает «и рука, скорей, тяжелая», — а также бездетных, сколь ловкими врачевательницами болезней они не слыли бы: «Какая она бабка, как бабить будет, коль сама трудов не пытала?»

Повитухами были женщины из бедных семей. Свое мастерство и знания они передавали из поколения в поколение. Случалось, что и дипломированные городские врачи не гнушались набираться у них опыта. Городских же акушерок крестьянки побаивались, именовали «барынями» и «барышнями», испытывали перед ними стыд за свою бедность, считали грехом пользоваться акушерскими инструментами: «своя», деревенская знахарка действовала только руками. Огромное значение имела и ее ласковая, успокаивающая, подбадривающая манера общения. Никогда среди повитух не было гневливых, сварливых, непокладистых и… черноглазых: считалось, что с такими роды всегда труднее.

Пользуясь приговорками, повитухи как бы готовили будущих мам к предстоящей женской «работе». Так, например, замешивая тесто, они приговаривали: «Я тебя, квашеночка, творю с вечера до утра. Так и рабице Божией (имярек) мучиться лишь один часок минутный». Ожидающая ребенка могла и сама «поубеждать» себя в том же духе: «Я варю кашу лишь полчаса, так бы мне в заветный день недолго помучиться».

Повивание детей считалось профессиональным ремеслом, хорошо оплачивалось, было делом почетным, престижным. Большинство повитух приходили помогать добровольно и мало задумываясь, сколько они получат за свои старания. Роженица дарила повитухе что-то, символизирующее очищение (хорошее мыло, вышитое полотенце) или плодородие (курицу, хлеб). Основной же подарок, в том числе деньги, родственники собирали позже, уже к крестинам новорожденного.

Повитух принято было считать почти родственницами и во второй день после Рождества Христова особым образом чествовать, устраивая «бабины каши». Их приглашали во все дома, где они принимали детей, угощали холодцом, колбасами, блинами, жареной картошкой, курицей и непременно сладкой, круто сваренной на сливках, обильно сдобренной орехами и изюмом кашей.

ОТПИРАЙТЕ, ЕДУТ!

О первых, еще редких схватках беременная сообщала матери, свекрови и мужу, которые отправлялись за «бабой» — повитухой. Какими бы медицинскими навыками она ни обладала, «наипервейшими» были традиционные магические действия. Считая, что «всякая замкнутость мешает быстроте родов», повитуха старалась побыстрее развязать все узлы, расстегнуть все пуговицы не только на одежде роженицы, но и у всех находящихся поблизости домочадцев и родственников. Если у беременной коса еще не была распущена, ее сразу же расплетали, вынимали из ушей сережки, снимали с пальцев кольца и переодевали в чистую рубаху из беленого полотна, а набожным давали испить крещенской, освященной воды.

В благочестивых крестьянских и во всех дворянских семьях с началом родов непременно зажигали свечу под семейной иконой. Крестьяне верили, что нечистая сила боится огня, и если ребенок рос слабеньким, нежизнеспособным, родные говорили, что он «родился без огня», то есть лампаду под иконой зажгли слишком поздно. В «образованном сословии» домочадцы молились во здравие будущей матери, обносили иконой весь дом и зажигали самую чудодейственную из всех домашних свечей — венчальную.

На древнейших русских фресках Рождества Богородицы и многих святых рядом с ложем изображены распахнутые окна и двери. Так поступали в любом доме — и в богатом, и в бедном, пока мать не разрешится от бремени. В дворянских семьях для облегчения мук роженицы даже вытаскивали все печные заслонки, выдвигали ящики в шкафах и шифоньерах, а в крестьянских — открывали лари, поднимали крышки больших сундуков. При этом полагалось если не вслух, то про себя заклинать:

«Отпирайте, отпирайте! Отперли, отперли! Запрягайте, запрягайте — запрягли, запрягли! Поезжайте, поезжайте! Поехали, поехали… Едут, едут!»

Хорошо помогала, по поверью, и «вода с углей» — все случайно выскочившие перед родами угольки из печки тщательно собирали в миску, заливали водой и потом поили роженицу. Это имело магический и рациональный смысл: «угольная вода» (подобно современному активированному углю) снимала вздутие желудка, кишечника и избавляла от газов.

ЧТО ТАКОЕ КУВАДА?

В обычном крестьянском быту считалось: «не место мужикам быть, где бабы свои дела делают». Но к родам это не относилось: присутствие мужа было желательным, а иногда и обязательным. Люди верили, что часть мук роженицы он возьмет на себя. Нередко перед самыми родами мужу полагалось жаловаться на боли внизу живота и ломоту спины: казалось, что мужнины «муки» снимают часть психологического напряжения жены. Этот обычай известен и в Западной Сибири, и у некоторых европейских народов, в частности у французов. В этнографических описаниях он назван «кувад» (от фр. couvade ), что значит «высиживание яиц».

В наиболее полном виде у нас «кувад» сохранялся на Смоленщине: едва жена начнет разрешаться от бремени, мужу полагается стонать, кричать — изображать родовые муки. Некоторые мужья так входили в роль, что «бледнели, аки полотно, или чернели, аки чугун».

Если невесте во время венчания не возбранялось сказать: «Мне приносы, а мужу мучиться», то уж во время родов повитуха тем более могла заставить мужа страдать вовсю. В иных местностях особенно тяжелые роды «облегчали» тем, что мужа потягивали за половые органы, обвязанные шелковым шнурком. Иногда мужа обряжали в одежду и головной убор жены — это должно было слить мужское естество с женским; требовали, чтобы он изо всех сил дул в пустую бутылку — имитировал потуги. Полагалось также поить роженицу водой изо рта в рот: муж садился в изголовье и держал голову жены у себя на коленях, крепко и долго целовал ее во время продолжительных схваток, обнимая сзади за плечи. Так он обучался и эмоциональному сопереживанию, и некоторым акушерским навыкам.